В ответе за идею: как видит роль архитекторов в развитии городов Сергей Кузнецов

Рустам Шагиморданов Уже почти сорок лет в России 1 июля отмечается День архитектора. И традиционно к этому празднику вручается Архитектурная премия Москвы. В этом году на нее было подано рекордное число заявок — 162 (в 11 номинациях). Особенно острая конкуренция развернулась в самых больших по количеству конкурсантов «Жилых объектах» и «Многофункциональных комплексах».

О том, как в ближайшее время может измениться облик города, почему так важна эта премия, а возраст архитектора не равен его опытности, «Стройгазете» накануне профессионального праздника всех российских зодчих рассказал главный архитектор Москвы Сергей КУЗНЕЦОВ.

Сергей Олегович, как бы вы оценили конкурсантов и итоги Архитектурной премии?

Для начала скажу, что с этого года указом мэра Москвы число денежных вознаграждений для лауреатов увеличилось с 5 до 12. И это очень хорошо! Раньше мы всегда были вынуждены кого-то — тоже достойного, по общему мнению жюри, награды — с сожалением не отмечать. Было мало номинаций, и мы мучительно отбирали, кого не наградить. Это была самая сложная задача.

Сергей Собянин очень поддерживает и премию, и саму идею развития архитектуры. Честно сказать, он где-то сам настоял, чтобы мы расширили число номинаций. В связи с последними событиями были опасения, что будет падение рынка и вслед за этим качества проектов. Но на сегодняшний день могу точно сказать, что ничего такого мы не видим: и число заявок на премию растет, и качество проектов очень высокое.

Какие номинации, с вашей точки зрения, самые сильные?

Я не хотел бы их как-то зонировать: во всех номинациях у проектов свои цели. Есть дома по реновации, где архитекторы и застройщики находятся в одних рамках, есть коммерческое жилье, где требования другие. Понятно, что и задачи, и возможности у них разные. Я считаю, что все, что получает премию, все проекты — это архитектура очень высокого уровня. Тот знак качества, который мы даем, вручая премию, безусловно, говорит, что люди, которые ее получают, — мастера своего дела. Они, безусловно, заслужили эти награды, и сделали прекрасную качественную работу для города.

Повторюсь: все номинации Архитектурной премии Москвы очень разные, и сопоставлять их между собой — это сравнивать горячее с желтым. Есть медицинские объекты, а есть бизнес-центры, есть «социалка», а есть коммерческое жилье — они не могут оцениваться одинаково. Главное, что я вижу, — так это то, что во всех номинациях очень хорошие проекты. Есть объекты — потенциальные иконы места, а есть здания, которые никогда не будут для всей столицы знаковыми, потому что у них другая роль в городе, но это не значит, что такую работу не надо отмечать. Мы в первую очередь боремся за нижний уровень качества, а не за верхний, как это ни странно прозвучит.

Много ли участвовало в премии этого года молодых архитекторов?

Мне сложно отделять молодых от немолодых. Профессиональный рост на рынке сегодня происходит крайне быстро. Есть бюро, начавшие работать совсем недавно, но при этом у них уже много ярких проектов. Считать ли их молодыми только за возраст? Здесь, к слову, тоже все меняется. Когда я сам начинал профессиональную деятельность, была поговорка: 50 лет — это возраст молодого архитектора. А сейчас у нас много известных архитекторов до 40, даже есть еще моложе. Поэтому называть архитекторов, которые многого добились, молодыми просто потому, что так написано в паспорте, — это странно.

В целом, по моему мнению, возраст архитектора сегодня «приходит в норму». В любом виде деятельности, как правило, нормально, что человек достигает профессиональных высот в довольно молодом возрасте. Сколько молодых поэтов, инженеров, программистов, поваров, врачей… Вы же не удивляетесь, что им может быть 30 с небольшим, а это уже мастера своего дела. Я в 35 лет стал главным архитектором Москвы, причем не со школьной скамьи туда пришел, а после большого пути, пройденного в профессии.

А если говорить о молодых архбюро… Чего им не хватает по сравнению с «ветеранами»?

Они и так большие молодцы, и всего им хватает, и они сами могут советы давать более старшим. Я бы ставил вопрос по-другому: что помогает им прогрессировать и догонять опытные бюро, хотя, казалось бы, они на рынке совсем недавно? А дело в том, что они впитывают много нового, в том числе мировой опыт, осваивают современные технологии, да и про PR начинают реально больше понимать, чем упомянутые вами «ветераны», не привыкшие к таким вещам. Тут впору говорить не о том, чего молодым не хватает, а о том, чему у них можно поучиться. Так что пусть «старая гвардия» задумается: она на рынке уже десятилетия, а тут появляются неизвестные ребята и сразу начинают получать призы.

Чему еще вы бы посоветовали у них поучиться мэтрам?

Всему, что кажется несерьезным и ненужным: работе в соцсетях, участию в разного рода мероприятиях, часто не суперпрофильных — то есть продвижению себя. Есть много вещей, которыми, как считалось в нашей архитектурной традиции, серьезный архитектор заниматься не должен. Он сидит в своей мастерской и творит, а искусственный интеллект, все эти новые GPT-технологии — не для него.

Помню, сам начинал, когда еще в архбюро на кульманах руками чертили. А я был очень жаден до новых технологий, одержим идеей внедрения 3D, изучал соответствующие программы, которые тогда — а это был конец 90-х — только-только появлялись. Мы все впитывали, принимали — и это получалось. На контрасте казалось, что мы столько всего умеем! Хотя умели очевидно меньше, чем все остальные, но очень быстро учились. Сейчас то же самое происходит.

В Москве становится все больше доминант. Даже последние архсоветы все чаще рассматривают высотные и масштабные проекты. Не много ли уже небоскребов?

Как формируются мегаполисы — это отдельный, очень сложный разговор и большая наука. И до сих пор нет ни одной концепции, которая бы объясняла законы развития города. Поэтому мы можем чего-то хотеть или нет, но мы совершенно не знаем, каким образом это появляется или не появляется. Есть законы рынка, экономики, определенного запроса — в том числе эмоционального — на какие-то вещи. И город все это учитывает. А у архитектора роль не такая большая, как представляется. Считается, что он — чуть ли не тот человек, который проектирует и создает город. Это вообще не так. Сейчас мы живем в то время, когда идет активная фаза развития, обусловленная целым рядом причин, появлением определенных людей, событий. Мы пытаемся как архитекторы, как сообщество на эту фазу среагировать адекватно, придавая данному потоку определенный уровень качества. Закончится эта фаза через год, два или нет — покажет время. Пока мы работаем, стараясь максимально делать интересным то, что приходит.

Параллельно со стройкой мы видим и большой интерес к реставрации и приспособлению старых зданий. Как вы считаете, этот процесс набирает силу? Какие проекты можете отдельно выделить?

Я думаю, это процесс бесконечный. В Москве много фонда, ждущего джентрификации. Когда-то и то, что мы строим сейчас, состарится — и с этими зданиями тоже надо будет что-то делать. А часть наших объектов станут памятниками.

Из уже существующих, с которыми мы сейчас начинаем работать, отмечу проект завода «Кристалл»; о нем пока не слышно, но мы им занимаемся. «Красный Октябрь», «Трехгорка», про которые говорится уже лет 10, но они все еще не закончены. Может быть, это даже и неплохо, потому что мне нравится скорее долгое развитие проектов, чем слишком быстрое. Если выбирать между «поторопиться» и «опоздать, но сделать качественно», я всегда буду за качество. Поэтому нормально, что это не так быстро развивается, тем более там реально есть технологические сложности, и стоит это дорого. В Хамовниках сейчас восстанавливается очень сложный конструктивистский дом-самолет. Там намного большие деньги приходится инвесторам тратить, чем если просто его разобрать и заново собрать даже в том же виде. И это порождает очень много системно-философских вопросов с точки зрения работы с наследием: где граница ценности между идеей и камнем? Что из них важнее в объекте? Или где-то они могут быть равноценны. Тут все еще сохраняется место для дискуссии. Если более гибко подходить и сказать, что какие-то вещи можно смело разобрать и потом это сделать еще раз по тому же проекту, но в новых материалах, это тоже было бы ценно. Иногда лучше убрать что-то и заменить на другое, чем ждать, пока памятник совсем развалится.

Как должны строиться взаимоотношения девелопера и архитектора, кто должен быть главным в паре?

Если бы вы были автором нового закона об архитектуре, кому бы вы отдали право принимать решения? Если говорить о частных девелоперах, то объективно они тратят на постройку зданий свои деньги. Но здания строят ведь не только они. Заказчик может быть разный — и город, и какое-то учреждение, и корпорация. Я считаю, что в реализации объекта финальная ответственность лежит на заказчике. Странно было бы говорить, что все это — дело только архитектора. Он отвечает за идею. Поэтому правильно, чтобы архитектор работал на объекте с момента появления идеи и до ввода объекта в эксплуатацию. Эти взаимоотношения должны быть прописаны в законе и потом воплощаться в жизнь. Если закон будет, то он должен эти вещи максимально четко регулировать. Понятно, что проект разбивается на части, в нем много людей участвует, но изначального автора нужно, безусловно, держать в проекте до последнего. Это должно быть каким-то образом законодательно зафиксировано. Помните, я говорил, что мы отслеживаем не только появление шедевров, и даже не в первую очередь их, а боремся за максимально высокий нижний уровень качества. Чтобы мы эту планку держали высоко, нам нужно, чтобы эти правила работали для всех, чтобы не разбираться, насколько у нас прогрессивный интеллигентный заказчик и понимающий профессиональный ответственный архитектор. Мы хотим, чтобы закон защищал нас от неквалифицированной работы.

Сергей КУЗНЕЦОВ, главный архитектор Москвы:

«Тот знак качества, который мы даем, вручая столичную Архитектурную премию, говорит о том, что люди, которые ее получают, — мастера своего дела»